ГУСЬКОВ Алексей Геннадьевич ( род. 1958) Алексей Геннадьевич ГУСЬКОВ родился 20 мая 1958 года в городе Бжег в Польше. Вскоре семья переехала в Киев. Окончил школу в Киеве. После окончания школы поехал в Москву, где поступил в МВТУ имени Баумана. Проучился в этом университете почти пять лет, но в 1979 году ушёл оттуда и поступил в Школу-студию МХАТ, которую окончил в 1983 году. Начинал свою актёрскую биографию в Московском драматическом театре им. А.С. Пушкина, в котором работал с 1984 по 1986 год. В 1986 - 1988 - актёр театра на Малой Бронной, в 1988 - 1991 - театра "Детектив", затем - актёр театра им. Н.В. Гоголя. Впоследствии вновь вернулся в театр им. А.С. Пушкина. Два года преподавал актерское мастерство в Школе-студии МХАТ. В 2003 году Алексей Геннадьевич принят в труппу театра МХТ им. Чехова, где проработал три года. Руководитель мастерской 3 курса актерского факультета Школы-Студии (ВУЗ) при МХТ им.А.П.Чехова.
Сыграл более 40 ролей в кино.
С 1994 года - президент анимационной студии "Ф.А.Ф. Интертейнмент".
В 2001 году Алексею Геннадьевичу присвоено звание Заслуженного артиста России.
В 2002 году Алексей Гуськов стал Лауреатом Государственной премии РФ за исполнение роли Никиты Голощёкина в сериале "Граница. Таёжный роман".
27 мая 2007 года Алексею Геннадьевичу присвоено звание Народного артиста России.
Алексей Геннадьевич ГУСЬКОВ: интервьюАлексей Геннадьевич ГУСЬКОВ (род. 1958) – актер театра и кино, народный артист России.
МЫ - ПОСТСОВЕТСКИЕ, ПОЭТОМУ И МУЧАЕМСЯ СОМНЕНИЯМИ
В фильмографии Алексея Гуськова - более 40 актерских работ и около 15 продюсерских. Но, занимаясь ежедневной «профессиональной рутиной», он делает и фильмы, что называется, «для себя», «для души», не всегда надеясь на широкий зрительский отклик. Вот уже девять лет Алексей Гуськов мечтает снять картину о святом благоверном князе Александре Невском. А вот о личном, о своих внутренних переживаниях актер говорит очень неохотно.
- Вы регулярно даете интервью, но почему так трудно найти информацию о Вашем мировоззрении?
- Я сознательно стараюсь уходить от любых категорических суждений и обсуждений, а то получается, что публичные люди имеют свое мнение по поводу всего. И где-нибудь в магазине обыватель потом уважительно произносит: «Вы знаете, такой-то артист вот что сказал!». Но ведь это не экономист, не филолог, не философ. Почему, на какую-то, скажем, экономическую тему надо брать его слова на веру и вообще спрашивать его мнение, как у эксперта? Когда меня журналисты по телефону спрашивают: «А что вы думаете о…», обычно отвечаю: «Думать могу что угодно, но писать об этом не стоит, поскольку это мое частное мнение». Сейчас стараюсь привязывать свои публичные выступления к профессиональной деятельности, к работе, уходить от личных вопросов. Я не та фигура, чтобы подробно делиться переживаниями и размышлениями, особенно в том, что касается таких серьезных вещей, как вера. И если что-то позволяю себе сказать, то тысячу раз подчеркиваю: это только мое субъективное видение, ни на что ни в коей мере не претендующее.
Я обычный среднестатистический гражданин России 2009 года, с мамой-пенсионеркой, с детьми, оканчивающими школу и институт. Как и все, я живу в ситуации мирового финансового кризиса и озабочен добыванием денег. Четыре года не работал для телевидения и гордился этим. Но нет, сейчас буду, потому что надо зарабатывать. Кроме этого есть мои, говорю даже не мечты, а - мечты, хотелки, желалки, восторги. И я получаю огромное удовольствие, когда из них что-то получается. Но иногда мне кажется, что получилось что-то важное и хорошее, а для зрителя, с которым я хотел поделиться мыслями, это оказывается ничем, никаким. Это жалко. От этого можно впасть в уныние, в отчаяние, все бросить. Я все время сомневаюсь, правильно ли я считаю, правильно ли делаю. Хотелось бы верить, что в работе у меня есть какой-то духовный внутренний фильтр. Артист так устроен, что должен любить то, что делает. Выбор у него только в начале пути - сказать «нет» или «да». Но с другой стороны ведь трудно представить себе человека, который с утра до вечера делает что-то великое, огромное и всегда исключительно правильное. К себе, к своему творчеству, ко всему в себе надо относиться с легкой иронией. Мама всегда в детстве мне говорила: «“Я” - это последняя буква в алфавите».
- А в детстве никаких встреч с верой, чувства, что Бог есть, не возникало?
- У меня корни староверческие: бабушка с маминой стороны была очень строгой; помню, шлепала по рукам, если пытался сложить пальцы в кукиш. И дома стоят иконы, доставшиеся нам от нее. А по линии папы прадед был регентом, православным церковным человеком. Но, что касается меня, в свое время всю эту наследственность победило пионерское детство.
- Почему, избегая в различных интервью разговоров о себе, Вы много рассказываете о своей семье?
- Потому что семья - это огромная составляющая моей жизни. А жизнь - это в свою очередь цепь поколений, которая не прерывается. Помните рассказ Чехова «Студент»? Студент рассказывает пастушке и ее дочери об отречении апостола Петра. И когда девочка заплакала, все поняли: то, что произошло много столетий назад, отозвалось сейчас в этой девочке. Мне важно осознавать, что мир живет по своим объективным законам, что есть некая бóльшая система координат, чем моя собственная уникальность и желания.
- Что повлияло на Ваше решение креститься?
- Я крестился в Киеве, во Владимирском соборе, мне был 31 год. И даже не могу сказать, почему так решил. Вполне возможно это была дань моде. А буквально через месяц поехал по работе в Иерусалим. На теплоходе мы приплыли в Хайфу, а потом отправились в Иерусалим. А дальше я решил, что должен, просто обязан пройти по местам истории Нового Завета. Коллеги не могли меня ждать и я отправился самостоятельно. Прошел по православному району, купил крестик, он до сих пор на мне. Добрался до Гефсиманского сада. Помню, флагшток с российским флагом вызвал у меня чувство гордости за Россию… А дальше - очередь. Собственно говоря, как везде, как в магазин. В очереди было много народу, от очень набожных людей до совершенно, казалось бы, случайных. А позднее пришло чувство: Господь принимает нас всех, таких разных…
- То есть тогда в Иерусалиме чуда, которого многие ожидают от поездки, не произошло?
- Мне было 33 года, и в смысле веры я представлял собою абсолютно советское дитя. Меня не водили в детстве за руку в храм. Отец мой был военным летчиком, так что какие здесь могли быть разговоры о религии? И первый институт у меня - Бауманский, с повышенной секретностью, с политэкономией и со всем прочим. А еще в то время батюшки не разгуливали по улицам, не выходил журнал «Фома», не было никаких религиозных передач… Хотя какие-то смутные ожидания, что обязательно увижу в Иерусалиме нечто необыденное, неземное, были. Поэтому именно будничность этого города меня в первый раз и потрясла.
Уже потом, размышляя, думал: наверное, вера и должна быть, как чашка чая, то есть - обыденной, естественной в нашей жизни. В идеале хорошо было бы просто верить и всё. Но мы - постсоветские, поэтому и мучаемся сомнениями и вопросами. Кстати, позднее я осознал, что чудо тогда всё-таки произошло. Чудом было, что я приехал, что остался один, что в это сложное время добрался обратно. Та первая поездка до сих пор стоит у меня перед глазами. Второй раз я приехал в Иерусалим специально, с женой Лидой, и я уже мог быть немножко гидом, хотя опять многое открыл для себя. В этом году поеду в третий раз: на гастроли с антрепризным театром.
- Случается, что человек открывает для себя какой-либо монастырь, храм, в котором обнаруживает то, чего ему так не хватало в повседневной жизни. У Вас были подобные открытия?
- Уже десять лет, как я два-три раза в год езжу в Никитский монастырь около Переславля-Залесского. Первый раз оказался там в 1998 году. Не хочу подробно об этом вспоминать и что-то анализировать, но тогда мне было очень нехорошо, много проблем, забот. И товарищ сказал мне: «Садись на машину и поезжай по трассе. Увидишь, как километров через семьдесят словно пузырь какой-то лопнет и Москва отпустит». Я сел и поехал в сторону Ярославля. И совершенно случайно оказался в монастыре. Сейчас его восстановили, а тогда это было печальное зрелище. Вот приехал, зашел, встретил монаха. Спросил: куда это я попал? Он рассказал об этом монастыре, о том, что в нем подвизался преподобный Никита Столпник, поведал, что такое столпничество.
И я стал приезжать туда: когда удается - на службу, когда - нет.
Мы все, к сожалению, не живем сами по себе, а существуем в каком-то раздерганном внешнем мире. Плюс колоссальное информационное пространство: на другом конце земного шара что-то случится, а мы через пятнадцать минут об этом узнаем. И все это не дает возможности человеку побыть с собой. Эту возможность, эти редкие минуты для того, чтобы заглянуть в себя, посмотреть, подумать как раз и дают нам святые места.
Несколько лет назад церковь Благовещения, стоящая рядом с часовней, построенной на месте столпа Никиты Столпника, была в аварийном состоянии. Просили даже не заходить туда, потому что боялись обрушений. Но я все-таки заходил несколько раз перед самым началом реставрационных работ и просто стоял там. Однажды стою, о чем-то думаю, — а может даже ни о чем и не думаю, — а такое внутри спокойствие, умиротворение. И вот тут-то и увидел вдруг красочные фрески, которыми был расписан храм. То есть они словно проступили, стали угадываться…
- Вы действительно хотите снять фильм о святом благоверном князе Александре Невском?
- С 2000 года я два-три раза проводил как ведущий Рождественскую елку в Свято-Даниловом монастыре, на которой присутствовал и ушедший Патриарх Алексий II. Это было замечательно, и дети мои там были, видели Святейшего, получали благословение. Во время первой елки разговор зашел о кино, и я впервые подумал, что было бы здорово снять фильм об Александре Невском. И стал как продюсер заниматься сценариями. Но все почему-то не получалось. Один сценарий даже был написан духовным лицом. Мы вместе ездили в Александро-Невскую Лавру, чего-то ожидали: за плечами уже было пять лет работы. Я подошел к мощам, а потом сказал своему спутнику, что пока не из чего делать картину. Через два года снова стал размышлять, как бы к этой теме подступиться. И, как бы в параллель с этими исканиями, святой благоверный князь Александр Невский стал «Именем России» в одноименном проекте телеканала «Россия». Видимо, не случайно именно сейчас мы вспоминаем о личности этого святого, сыгравшего большую роль в истории нашей страны.
У меня сейчас есть ощущение, что я знаю, как снимать. Ведь в чем сложность? Всегда встанет вопрос: а как это - играть святого, кто будет это делать? На мой взгляд, нельзя показывать святого в кино, нельзя его «играть». Он должен присутствовать в фильме не «визуально», не выходя на внешний план. Конечно, если фильм получится, он, безусловно, не устроит всех. Но искусство тем и прекрасно, что оно субъективно. Пока работа стоит: сейчас все упирается в деньги, точнее, в их отсутствие.
- Почему, на Ваш взгляд, сейчас многие режиссеры обращаются в своих работах к страницам нашей истории? Например, Андрей Эшпай и Павел Лунгин заинтересовались временем Ивана Грозного.
- Нам нужно говорить о нашей истории, снимать и смотреть ее. Мы - вымирающая нация, надо себе признаться в этом. Наши деды, посбивав с церквей кресты, отказались от прошлого. Потом пришла перестройка, и мы снова отказались от прошлого. Мы всё рушим. Такой получается яркий пример для всех - как нельзя. Очень обидно. Ведь наша история - пример духа и доблести. Я говорю о подвигах святых и о военных победах.
- Но вот совсем, казалось бы, недавняя история: Отечественная война новым поколением воспринимается не так болезненно, не так остро, как ее чувствовали еще советские школьники…
- В этом нет ничего страшного. Я тоже не помню Брусиловский прорыв. А дедушка мой помнил и рассказывал. Это нормально. Я вот фильмом «Отец» низко поклонился старшему поколению, которое помню визуально, помню тактильно. А для молодого поколения это картина об отцах и детях. Вообще я не вижу ничего плохого или негативного в современном молодом поколении. Молодежь мне очень нравится. Просто потому что она - молодежь.
Другое дело, что в обществе сейчас нет созидательной идеи. Проходит Год семьи, Год ребенка и так далее. Но мы все равно вымираем… Вера может быть объединяющим звеном. Но дело в том, что нарушена причинно-следственная связь, а потому мне все-таки кажется, что широкое, на всю страну, отмечание церковных праздников на девяносто процентов является данью моде.
- Существует мнение, что вера мешает свободе человека…
- Свободе пакостить на улице, что ли? Мне как-то давно задали вопрос: «А как ты живешь?». Я, не задумываясь, ответил: «По долгам и обязанностям». И сам вздрогнул. Человек, который спросил, удивился: «Да ты с ума сошел: это же скучно!». А я больше двадцати лет живу со своей женой, и считаю, что в верности есть своя прелесть. Я не считаю себя несвободным. Библия нам дана, чтобы мы могли соотносить с ней свое поведение - правильно я поступаю или неправильно. Если ты находишься в сомнениях, можешь обратиться к Богу и получишь ответ. Дальше - свобода выбора. Но ты всегда четко будешь понимать, с белыми ты или с черными. А если стремишься к Его образу и подобию и занимаешься этим трудом, то надо ежеминутно задумываться, соизмерять каждый кусочек жизни. Я так обрадовался, когда мой сын в разговоре с кем-то сказал мою любимую фразу: «Только пройдя путь, ты понимаешь, что это путь, который ты хотел пройти». Я не раз повторял это детям.
- Почему человек в какой-то момент своей жизни приходит в Церковь?
- А где еще он может найти ответы на волнующие вопросы? Их не дают ни Маркс, ни Кант, ни Фрейд… Сам я обращаюсь к молитвослову в основном в не очень легкие минуты. Мало мы благодарим, мало радуемся. А в трудные минуты человек понимает, что ему, кроме Бога, и не к кому больше обращаться, некуда.
А вообще об этом лучше поговорить с моим младшим сыном. Он четко ответит, почему он каждое утро читает утреннее правило, а каждый вечер - вечернее. Почему он звонит батюшке, спрашивает, советуется. Там ответ будет внятен, категоричен и понятен. А я не смогу ответить на этот вопрос. Я, как уже говорил, начинал с другой системы координат. Если бы меня кто-то привел в свое время, объяснил... Помню, приехали мы с младшим сыном во Флоренцию, он спрашивает: «А мы пойдем в галерею Уффици?». Тогда я подумал: «Здорово!». Вот показатель того, что человек с детства правильно сориентирован - умеет восхищаться хорошими картинами, читать хорошие книги, смотреть хорошие фильмы. Надо, чтобы рядом был духовник, чтобы не было такой каши в голове, как у меня. Пусть хоть кто-то в семье получит это воспитание. Старший сын, как и старшая дочка (от первого брака), - дети перестройки. А младший 1993 года рождения, крещен в детстве и назван в честь святого Димитрия Солунского, в день памяти которого он появился на свет. Поправляет, если его называют Дмитрием, а не Димитрием. Для него жить церковной жизнью - нормальная ситуация. То есть близко к тому, чтобы вера становилась обыденной, повседневной, необходимой каждую минуту.
- Что, по Вашему мнению, самое трудное на пути к вере?
- Самое трудное - как в физике: пройти «потенциальную энергетическую яму». Это из высшей квантовой механики понятие. Вот сидят два человека, разговаривают, оба живые, из клеточек, оба по определению излучают энергию. Так вот, там есть энергия и со знаком минус, которая в квантовой механике и называется «энергетическая яма». Если человек принимает этот тезис на веру, то становится физиком. Если не принимает, то не становится. У меня так было, и я сломался. Физиком не стал. На пути к вере - это тоже самое сложное: или ты принимаешь, что априори все так, как нам сказано, и стараешься жить, сообразуясь с этим, или нет. Прошел ли я здесь - не знаю.
Источник: foma.ru Автор: Головко Оксана
|
