|
|
|
ШПОЛЯНСКИЙ Михаил (протоиерей) ( 1956 - 2014 ) Протоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ (1956-2014) – священник и писатель: Интервью | О Человеке | Статьи | Проза | Аудио .
Отец Михаил родился в Санкт–Петербурге, детство и юность прошло в Украине в городе Николаеве, где окончил кораблестроительный институт, женился, вместе со всей семьей крестился. В 80-е годы он работал инженером-кораблестроителем, в лесничестве, на стройке, в бригаде по декоративному оформлению помещении. В 1990 году, в возрасте 34 лет был рукоположен во иереи и получил приход в селе Старая Богдановка под Николаевом, где он прожил с семьей до последних дней.
Вместе с матушкой Аллой отец Михаил «на базе своей семьи» организовал детский дом так называемого «семейного» типа, в котором воспитывал 11 детей.
Протоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ: интервьюПротоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ (1956-2014) – священник и писатель: Интервью | О Человеке | Статьи | Проза | Аудио .
БАТЮШКА
Михаил Шполянский был конструктором военных кораблей. Потом его заподозрили в шпионаже в пользу Австралии. Он поработал каменщиком, кочегаром и бухгалтером, а потом стал священником и организовал один из первых на Украине семейных детских домов. Невероятную историю своей жизни отец Михаил рассказал Дмитрию Ларченко.
Корабли и шпионаж
С детства я хотел заниматься военными кораблями. Именно военными. Читал всякие книги про то, как устроены были первые мины или торпеды дореволюционные, и поэтому совершенно сознательно пошел в Николаевский кораблестроительный на проектирование боевых надводных кораблей. Потом был распределен в николаевский филиал Северного проектно-конструкторского бюро. Делали противолодочные корабли, корабли для погранслужбы. Много было в советском кораблестроении забавного, абсурдного, маразматического.
Потом я стал шпионом. У нас как становились шпионами - кто-то донес. Уже в горбачевские времена я узнал подробности. Я захотел разобраться, доконал КГБ - они вынесли мне так называемое официальное извинение в неправомочных действиях.
Если читали «Бумажный пейзаж» Аксенова, то помните, что там дело героя привозили на тачке. Мое принесли два человека - две огромные стопки. И первый документ, который в них был, - это где-то классе в девятом школы мы с приятелями втроем пили пиво в погребке, и нас очень возмутило, что оно совершенно очевидно наполовину состоит из водопроводной воды. Вырвав из школьной тетрадки лист (он у нас намок в пиве), мы написали горячую петицию протеста против разбавления пива. Этот листик был в моем деле.
Почему на меня доносили? Я читал очень много книг - за то десятилетие я, наверное, прочел больше, чем за всю остальную жизнь. Ну и слушал «Свободу» и «Би-Би-Си» - «Маяк» было слушать невозможно.
Доносил, как потом выяснилось, мой друг. Он хотел, чтобы его взяли в КГБ, а для этого нужно было расколоть кого-то. Он ходил за мной и все время о чем-то расспрашивал. И вот эта вся стопка - это процентов на 50-70 были его ежедневные рассказы. А слово «Австралия» в первый и последний раз прозвучало, когда я сказал: «Знаешь, Вовка, я вот думаю, что если рвать отсюда когти, то, наверное, в Австралию, потому что если все-таки будет атомная война, то это единственный континент, который, возможно, выживет, потому что он никому на хрен не нужен»… В общем с той поры еще года три во всех предприятиях города читали лекции о разоблаченном шпионе, предотвращенной попытке шпионажа.
А сам процесс разоблачения, конечно, был прекрасен. Помню, вызвали в донорский пункт… Потом мне врачи рассказали, что КГБ надо было у меня дома провести обыск. Пелевин, что еще скажешь. Кровь у меня брали до вечера, я везде самым последним в очереди, уже все разошлись, а я все на столе лежу с иголкой… А дома в это время была жена Алла, поэтому никто вообще не приходил, не звонил и не интересовался. Потом они, конечно в квартиру попали - свистнули у меня 25 рублей из заначки.
В итоге вынесли мне так называемое особое предупреждение о недопустимости подобных действий, но я это проспал, потому что наелся на всякий случай валерьянки - целую горсть выпил.
Обвинили меня в итоге не в шпионаже - вроде как разобрались, - а в антисоветской агитации. Постановление выносилось только органами КГБ, для этого не надо было никаких судебных инстанций, адвокатов, прокуроров и прочего, и оно не влекло за собой ареста. Но если такое происходило во второй раз - это уже был рецидив. До семи лет.
Вынесли постановление и отправили работать. Допуск забрали, но при этом я остался в этом КБ рисовать ящички на ватмане - бытовки на кораблях. А потом вдруг буквально в один день все рухнуло - пришло письмо из Москвы, что сотрудник КБ Шполянский разоблачен, предотвращена попытка шпионажа с его стороны в пользу иностранного государства, требуется принять срочные меры и доложить о принятии этих мер. Главное было - исключить из комсомола. Собрали первичную организацию, она проголосовала против. Ее распустили, сняли комсорга, парторгу вроде бы тоже досталось. В общем закончилось все собранием в актовом зале - там уже сидит все КБ, я почти никого не знаю, и выступает дама: «Я близко знаю гражданина Шпу… Шпе… Шпа… - Ей подсказывают: Шполянского! - А, ну да, Шпульянского, и могу подтвердить, что он постоянно подрывает наши идеологические устои!»
После исключения из комсомола иду я к директору КБ, а он говорит - все документы пришли, но пока лежат в первом отделе. Пиши быстрее по собственному желанию. А я как раз три года после распределения отработал, так что мог уходить со спокойной совестью. К нему потом, конечно, пришли, а он: «Шполянский у нас не работает, он уволился. Имел право, вот заявление».
После этого я пытался каменщиком поработать в Николаеве, но там как-то сразу потерялся, потому что меня со страшной силой пытались принять в комсомол. В общем, я плюнул на это в конце концов, и мы с семьей уехали в Россию. Я в лесничестве работал, а Алла детей воспитывала - к тому времени у нас уже двое мальчиков было.
Были мы там меньше года. «Свобода» на приемнике, кстати, исправно ловилась. В один момент я поинтересовался, что в Николаеве слышно, говорят: да никто тебя не ищет, никто не интересуется. Вернулись - я пошел работать в котельную. А город маленький… Сажусь в трамвай, одни люди подходят и говорят: «Слушай, ты что, уже вышел? А мы думали, что ты вообще за границу смотал». А другие, смотрю, отходят в другой конец, подальше. А потом, в 85-м или в 86-м, я уже не помню точно этот момент, я начал работать - в советское время это называлось шабашкой - бригада по декоративному оформлению помещений по договорам.
Мы оформляли кабинеты директоров, обшивали что-то попсовым дерматином, стены делали разноцветными - розовыми, зелеными. Любили они кафе делать - такое, чтобы там куча лампочек разноцветных мигала, чтобы в стену вделанные какие-нибудь чеканки были, все доморощенное такое.
Инженером я получал 110 рублей, а в котельной - 120-130 рублей. В шабашке - где-то рублей 600 в месяц, для нас тогда это было очень неплохо.
Перестройка
На каком-то очередном внеочередном пленуме чего-то в 1985 году Горбачев делал установочный доклад по перестройке. У нас в мастерской на полную громкость играло радио, никто молотком не размахивал: все первый раз в жизни слушали доклад генерального секретаря ЦК КПСС. Все ждали, будет ли как-то упомянуто сталинское время. И Горбачев тогда достаточно резко проехался по необоснованным репрессиям. Все захлопали. Не те, в зале - зал молчал. Мы в мастерской зааплодировали: для нас это было знаком того, что что-то действительно начинает меняться.
Следующим знаком было то, что даже к самому зачуханному газетному ларьку за час-два-три до его открытия выстраивалась очередь за «Огоньком».
А потом помню, как мы с Аллой и с друзьями пошли на пасхальную службу в кладбищенскую Всехсвятскую церковь, и там было всё как год, десять, сорок лет назад - то есть стояло оцепление милиции, и пускали туда по каким-то совершенно непонятным принципам. Мы пришли - и нам говорят: «Туда нельзя. На каком основании вы хотите туда?» Я отвечаю: «Мы прихожане этой церкви». - «Мало ли, тут все могут сказать, что они прихожане, мест всем не хватит». А настоятелем церкви был отец Валентин - я не был с ним знаком, просто знал как зовут. Я сказал: «Мы требуем, чтобы о нас доложили отцу-настоятелю Валентину, чтобы сказали, что его духовные чада стоят перед храмом, и их не пускают». В общем, впечатлили милиционера эти «духовные чада», решил он не связываться с нами и пустил. На дворе был 1987 год. А в 1988 году, хоть с виду и было то же самое - милиция стояла, - она совершенно поменяла свои функции. Милиционеры говорили, что охраняют порядок, организуют стоянку машин, и не просто пропускали - они нас вежливо приглашали в храм.
…Я умудрился побывать в церкви в очень необычной роли - был бухгалтером. Так называемые уполномоченные по делам религии меня туда пропустили, потому что так им было легче работать с церковью. Они мне рассказывали: приезжаем в храм (нужно дать в горисполком отчет о хозяйственной деятельности церквей), а в бухгалтерской книге ни один лист не сходится по вертикали и горизонтали. Это же как детская считалочка: просто набор цифр - два плюс три плюс семь… Но не сходится, и все тут.
Еще одна история: согласно инвентарной описи, две недели назад на склад были завезены 400 пачек свечей. Свечи - довольно дорогостоящее дело. Мы просим показать - нам открывают - пусто. «Где свечи?» - «Та мыши зъили». - «Что, за две недели?» - «Та мышей багато». - «А фитильки где?» - «Та мыши ж голодны». И в конце концов все - и коммунисты, и настоятель - согласились меня взять. Говорили только писать корявым почерком, чтоб не выставлять свое высшее образование.
…Конечно, государство давило на церковь. Но если ты держишься в рамках, то что ты там делаешь - проверяющим было все равно. То есть венчать можно было всего одну пару в год. А вот крестить - сколько угодно. Правда, была книга записи крещений, в которую священники обязаны были вносить подробные паспортные данные, и эта книга каждые две недели или месяц изымалась исполкомом и переписывалась. А по ней уже выносились совершенно конкретные мероприятия в адрес этих персонажей.
Но тут был очень интересный момент: городские священники жили достаточно обеспеченно. Двухэтажный дом и «волга» - это считалось нормальным. А почему было хорошо? Никто не хотел записываться в крестильные книги, и все крестили по домам. Покрестить в церкви стоило, по-моему, 5 рублей, а дома - 25 рублей. Крестили детей те же самые работники исполкомов, те же генералы. На всякий случай, чтобы бабка не сказала чего или чтобы не сглазили. Им было невыгодно разрушать эту систему. С одной стороны, священник всем доволен, потому что приезжает на «волге» на службу. С другой стороны, у них с отчетностью все в порядке, крещения сведены к абсолютному минимуму. С третьей стороны, никто не сглазит.
Церковь была единственным, пусть и неоднозначным, островком антигосударства в монолитном государстве.
Деревенская жизнь и рукоположение
Я переехал из Николаева в Старую Богдановку, чтобы выращивать помидоры. Решил попробовать новое поприще в жизни - сельское хозяйство. Мы купили дом 1905 года на берегу Лимана. Очень красиво. В малюсеньком доме был земляной пол, одна комната с одним маленьким окошком в два стекла и одна комната в четыре окошка, но только в одну раму, да крошечный коридорчик прямо в большую лужу. Мы с Аллой первое время тут жили, а дети наши - в палатке под дубом.
У нас как-то так сложилось, что родственников в селе не было и нет, для нас это была совершенно таинственная жизнь, но мы все пытались сделать: и то освоить, и это попробовать. Особенно прелестная история у нас с животноводством. Первыми у нас были кролики. Они развелись в неимоверном количестве, нарыли кучу нор, бегали везде, прыгали, поймать их было сложно - как в Австралии. Но в один день они сдохли, объевшись капусты. Так у нас со всеми было. Мы держали нутрий, уток, кур, гусей, коз, баранов, свиней и коров. Все или разбегались, или… коровы отказывались спариваться, курами в основном наши собаки питались…
Зато в деревне был храм. Это было буквально место ссылки священников, потому что приход мизерный и никакого дохода. Настоятель приезжал на несколько месяцев - и уезжал. Потом следующий…
…Доход сельского священника состоит из двух статей. Первая - это минимальная сумма - зарплата в храме: часть прибыли с продажи свечей и прочей утвари. Доход этот настолько маленький, что его может не хватить даже на уголь зимой.
Второе - это средства от так называемых спонсоров. Всегда есть люди, которые готовы помогать храму или деньгами, или какими-то работами, материалами. Тут все зависит от священника и отношений с этими людьми, потому что их средства могут пойти, допустим, на уголь храму, а могут - на уголь священнику, это совершенно индивидуально.
…В храм приезжали две женщины из города - вроде как хор - и две прихожанки. То есть всего было три-четыре-пять человек. В самые большие праздники - человек пятнадцать собиралось. И я там помогал то на клиросе, то, что называется, псаломщиком, то есть вел службу со стороны. Читал тексты, что-то показывал, а дома сидел и изучал все это дело по книгам.
В то время служил здесь отец Владимир. Он был старше меня лет на десять и внешне был очень похож на индуса: черный длинный хвост волос, собранных сзади. Прихожанам он, среди прочего, рассказывал про йогу. Про то, как дыханием заниматься, как диету блюсти. Потом отец Владимир уехал, приехал отец Николай. Потом отец Борис, еще один отец Владимир - может, я кого забыл.
Однажды я уехал по какой-то своей нужде, вернулся, прихожу на службу, а мне хороший такой дедок, Степан Игнатьевич, говорит: «Миш, тебя попросил отец Борис Мартынюк позвонить». А в 90-м году здесь нигде не было телефонов. Линии, которые на деревянных столбах, попадали, порвались. Столбы местные жители на дрова порезали… В общем, как-то я до него дозвонился, и этот отец Борис мне говорит: «А ты подрясник и крест уже купил?» - «В каком смысле?» - » Ты что, не знаешь, что это нужно с собой привозить?» - «Куда привозить?» - «А ты, что, ничего не знаешь?» - «Не знаю». - «Ну ты даешь, - говорит, - у тебя через десять дней рукоположение в Кировограде. Я же приезжал с уполномоченным Шурыгиным, с комиссией неделю назад. И местные прихожанки попросили, чтобы тебя им в священники рукоположили». Я говорю: «А мне чего не сказали?» - «Я не знаю, я думал, с тобой это согласовано». - «А что делать?» - «Езжай к епископу».
Я полетел тогда в Псково-Печерский монастырь к своему духовнику, он говорит: «Ну что, уже не ты решил, это воля Божья. А раз за тебя решили - давай, езжай к епископу». Да и древнее правило требует, чтобы священников выбирал приход. Причем это правило было подтверждено собором 1918 года, последним предсоветским собором. Тогда РПЦ ввела очень много новаций, в том числе современный русский язык, новый календарь; но все эти реформы не были приняты, потому что они давали церкви слишком широкие возможности общения с людьми - советская власть на это пойти не могла.
Алла, конечно, плакала, но никто не был против. Очень сложно сейчас описать те эмоции, потому что, во-первых, мы были тогда молодыми, энтузиастами. Ну и жизнь была другая - все по-другому виделось. В первые послеперестроечные годы было, с одной стороны голодно и холодно, но в то же время: «Архипелаг ГУЛАГ» выходит, «Красное колесо» или еще что-нибудь такое - это приносило радость. Сейчас мы совсем по другим поводам грустим и радуемся.
Такое время было, что постоянно в церковь приходили новые люди. Приходили на праздники и хотели исповедаться-причаститься, а исповедь же такое дело, что с каждым нужно поговорить, каждому нужно, начиная от азов, объяснить, куда он попал. Мне это становилось делать все сложнее и сложнее, и я решил это записать в тетрадке. Получилась методичка про то, что такое исповедь, что такое грех, зачем вообще разговор об этом ведется и так далее.
Совершенно случайно эта тетрадка - я ее размножил - попала к московскому издателю. Он попросил разрешения ее опубликовать. Я очень удивился, но мне что, хуже, что ли? Надо - публикуй.
В общем, издатель оказался крайне порядочным человеком, поэтому теперь книги, и эта в том числе, - главный источник моего дохода, и самое главное - способ обеспечивать детей. Ведь теперь я заштатный священник, своего прихода нет, и нет тех спонсоров, что давали деньги на детский дом.
Байка про кагор
В начале 90-х причащать прихожан было нечем. А у нас недалеко гигантский винзавод был, который делал неплохое вино, в том числе кагор десятками тонн, причем лицензии у них не было. А делать хотелось. Удивительная история советских времен - ничего нет, но все есть. Я приезжал с несколькими бочками - и распространял все по епархиям.
Так вот, когда я приезжал с утра на «копейке» с прицепом, начиналось все с поиска трезвого человека. Пустой огромный цех, посреди цеха - жбан из нержавейки. В этот жбан идут две гофрированные трубы, которые уходят куда-то в бесконечность. Конечно, можно было просто шланги соединить, и кагор из одного места переливался бы в другое. Но была другая цель - чтобы каждый мог подойти и черпать. И это вино мы даже называли «корытянское».
Зрелище было, конечно, потрясающее - один помповый насос вино в этот жбан порциями наливает: ух-ух-ух, а другой с не менее колоритным звуком всасывает. Я сразу же спросил - а не бывает, что переливается? «Не переливается», - отрезали они.
Так вот, надо было налить кагор мне в бочки. Единственная там трезвая женщина сказала: «Федя шланги подтащит» - и пошла этого Федю искать. Она ушла, и я слышу только эхо: «Федя, Федя, Федя!». Федя нашелся, подтаскивает, наливает, я ему говорю: «Спасибо тебе, Федор, большое!» - «Батюшка, откуда вы имя мое знаете?» - «Работа у меня такая…» Ну и решил я закончить присказкой церковной: «Храни, Федор, веру православную». А тот вообще ни жив, ни мертв: «А откуда вы, батюшка, знаете, что жену мою Верой зовут?»
Приют
С шестого класса я выписывал журнал «Знание - сила». Там я как-то прочитал статью о том, что в Англии появилась новая форма воспитания детей-сирот. И описывался первый в стране детский дом семейного типа практически с той же конфигурацией, что здесь у нас: дети вроде бы живут в семье, но в то же время нет механизма усыновления-удочерения. Если что-то не сложилось, они могут перейти в другую семью. Там одинокая женщина взяла на воспитание семь-восемь детей. Я прочитал, и меня почему-то эта статья очень заинтересовала. Я даже своей подруге тогда говорил: «Знаешь, Ирка, вот я вырасту, у меня обязательно будет детский дом семейного типа». И забыл начисто об этом. Действительно, мало ли чего в школе скажешь.
А вспомнил, когда уже у нас был как раз такой детский дом семейного типа.
А было все вот как: мы здесь поселились, я стал священником, и около нас буквально за несколько месяцев начался какой-то водоворот самых разных людей из социально неустроенных групп.
Например, зек Гена, он во Владивостоке в интернате вырос, и с интерната до 36 лет все по колониям шатался. Выходил, грабил ларек, получал очередные три года. Ему рассказали, что где-то есть социальный приют, организованный баптистами для бездомных, и он попал в Николаев, поехал в этот приют, проспал остановку, вышел не там, спросил, где церковь. А здесь не смог объяснить, кто такие баптисты, пришел к нам и остался жить. Пришел без зубов, без документов, без ничего.
Одну девочку из Киева привезла мама, сказав, что везет ее к известному врачу-психотерапевту. Привезла и сбежала, а девочка смирилась с тем, что этот психотерапевт попом оказался, тоже прожила довольно долго.
Один раз к нам приехала молодая супружеская пара. Женились в России, ехали в Николаевскую область, к матери мужа. За время этой дороги жена умудрилась такого страха нагнать на мужа, что мы только успели их поздравить со свадьбой, муж сбежал и больше никогда не вернулся. А ей возвращаться некуда было.
Мужи выгнанные - у каждого своя история. Один поехал в Донецк, там была какая-то квартира, оставленная родителями. Оказалось, квартиру заняли родственники, и его выгнали. Потом у этого мужика в поезде украли куртку с документами, и он просто сошел в Николаеве на станции. Оказался в Богдановке, стал просить копеечку на прожитие. Он просил-просил, а я на него смотрел с совершеннейшим изумлением, потому что у него такое знакомое лицо. Спрашиваю: «Тебя как, не Володя зовут?» - «Володя». - «А фамилия - Драгун?» - «Драгун». Оказывается, я с ним полгода проучился в институте, его выгнали оттуда, потому что он проявлял чрезмерный интерес к девочкам… Он тоже остался, год-полтора где-то у нас жил, пока с женой не помирился по переписке.
Этих артистов, которых жены выгоняли, мы обычно куда-то пристраивали. А вот дети оставались - им идти было некуда. Первый ребенок - ее мама жила рядом с нами: отец утонул, а мама почти не просыхала и тоже умерла как-то с перепою. Девочке было 11 лет, а она еще в школу ни разу не ходила, у нее во рту четыре зуба выросло к тому времени. Ну вот у меня и возникла идея, как, помните, в «Голубом щенке»: «Ах, что бы такого мне сделать хорошего?»
При церкви у нас пустовал домик. Я подумал: а не взять ли пару мальчиков из интерната, какого-то человека нанять, чтобы бы за ними присматривал, жил с ними именно как семьей. Думали, что будет им всяко лучше, чем в интернате. Тогда одна наша знакомая - социальный работник - сказала, что у нее на примете есть мальчик. Папа увез его в Россию, потом потерялся, а он жил у бабушки с дедушкой. Потом те стали совсем старыми, и ребенок попал в интернат.
Поехали мы за этим Федором, Федор как-то очень надулся, ходил раздумывал. Надумал, говорит: «Я пойду к вам жить. Но только при условии, что вы со мной возьмете моего лучшего друга». А лучший друг (оказывается, уже они все обсудили) за дверью директорского кабинета подпрыгивает. Взяли и Игоря. Потом, когда сюда уже приехали, через какое-то время Игорь сообщил, что у него там младший брат остался, тоже его забрали.
…У меня было несколько достаточно обеспеченных друзей, которые в этом помогали. А где-то с середины 90-х годов нашему храму начал помогать Николаевский морской порт - самое богатое предприятие в округе. Его начальник, был, конечно, жесткий, но прекрасный человек, Валерий Оскарович Хабаров, он скончался года четыре назад.
Все деньги мы делили пополам - на нужды храма и на детей. Мы пробовали нанимать каких-то людей за детьми смотреть, но в конце концов они вошли в нашу семью. И во второй половине 90-х, несмотря на разруху вокруг, мы зарегистрировали на основе нашей семьи детский дом семейного типа.
В какой-то момент дети сами начали называть нас папой и мамой. Была удобная обходная уловка, чтобы их не заставлять говорить «дядя» и «тетя» или «папа» и «мама». Мы были «батюшка» и «матушка». Вот все в приходе зовут нас «батюшка» и «матушка», и они так называли, когда пришли. А в какой-то год буквально все вместе начали говорить «папа» и «мама».
Взаимодействие с государством - сначала, пока мы просто оформляли опекунство, это был полный бред. Опекунские деньги - 12 гривен в месяц, по-моему. Потом, когда детский дом организовали, финансирование пошло через районный бюджет, но те выделяли то ли 3, то ли 6 процентов годовой нормы. Только благодаря спонсорам и существовали. А потом нас обязали как интернат каждый месяц предоставлять чеки на покупку всех товаров, каждый день сдавать акты по списанию продуктов и расходных материалов. Потом нас начали снабжать продуктами через тендер района. Тендер выиграл какой-то восточный человек, который стал нам завозить продукты испорченные и просроченные. Но, слава Богу, он лишь где-то полгода продержался.
А в 2006 году был принят совершенно новый закон о детских домах семейного типа, который в огромной степени на нашем опыте.
Дети
В свое время я понял, что мои представления - мол, мы забираем детей из какого-то ужаса - не соответствуют реальности. Наверное, все-таки в разных интернатах по-разному. Может, просто время было такое - у всех вши, все такое запущенное… Но я приехал первый раз в интернат, зашел к директору, и он меня поразил. Я до сих пор его с большим уважением вспоминаю. Он говорит: «Знаете, мы тут детей калечим… У нас кое-какое финансирование есть, накормить мы их можем, одеть можем, но мы совершенно не можем воспитывать личность. Поддерживать дисциплину - да, все ходят строем в столовую, строем из столовой, по звонку в постель. Прошел срок - смена обуви: у одного уже подметок нет, у другого еще в хорошем состоянии - все выбрасываются, они берут новые. А итог - выпускаем на улицу восемнадцатилетних ребят, которые абсолютно не понимают, что вообще такое ответственность «.
Так вот, оказалось, что он прав. У нас была иллюзия, что там они в таком аду живут, а тут приходят в семью - и сразу нормальные отношения возникают. Думали, что они должны быть, как в детских книжках, безмерно счастливы.
Оказалось, что для них пребывание в интернате и вообще предыдущие годы жизни вовсе не воспринимаются как кошмар. Они выросли в этом, они привыкли, к тому же худшее из памяти стирается. Они регулярно сбегали оттуда, жили в теплотрассах. Воровали, курили, пили. Если приболел кто-то - возвращались в интернат. Так что, оказавшись у нас, они не считали, что должны это как-то особо ценить. Их доверие пришлось завоевывать. Совершенно не было такого: ты давай-ка веди себя по-человечески, а то отправишься назад. Потому что отправился бы с удовольствием.
Федя сейчас живет с нами, несмотря на то, что ему уже давно исполнилось восемнадцать. Закончил политехнический колледж. Очень добрый, порядочный мальчик, но, к сожалению, его очень заклинивает на неуверенности в том, что он делает. Я у него как-то спросил: «Федя, а кем ты хочешь быть?» Он ответил: «Я хочу быть начальником».
С братьями Игорем и Димой, которые появились у нас вместе с Федей, мы к сожалению, почти не общаемся. Игорь - неплохой мальчишка, но с совершенно перегоревшей системой внутреннего управления. Он не стал наркоманом или преступником, но при этом, сколько бы ни возились, пытались его определить учиться, работать, - он очень скоро оказывался в долгах, пропадал и потом отыскивался в милиции. Его поведение никогда не выходило за рамки дурости, скажем так. Это не патология, просто полная и абсолютная безответственность. И после очередного раза я сказал: «Игорь, давай ты свою жизнь нормализуй как-нибудь, в какие-то рамки введи, хотя бы отдай людям долги». Пока не отдал.
А Диму пришлось выставить за воровство. Мы как-то уехали, и пока нас не было, он украл практически все наследственные ценности, какие были: обручальные кольца, ложечки серебряные, цепочки. Все продал за копейки и ходил в ночной клуб. Я ему сказал тогда: «Дима, извини, но веди самостоятельную жизнь, мы тебя не можем больше держать у себя». У меня было обручальное кольцо чуть ли не начала XIX века, бабушкой передавалось по наследству. Я говорю так: «Вот когда заработаешь, десять гривен в месяц отдавай - это будет хотя бы знаком того, что ты понимаешь, что так нельзя делать». Он это проигнорировал, и мы практически с тех пор не общались… Как-то он пришел - пустили, переночевал. Утащил у детей компьютеры.
Но здесь есть одна важная вещь: старшие стали самостоятельными уже несколько лет назад. И то, что здесь они не росли в атмосфере насилия как нормы жизни, сыграло свою роль. Все-таки никто из них не переступил какой-то грани, которая из дурака делает преступника. Именно поэтому Дима воровал у родителей. У них есть способность чувствовать эту грань, они на свободе и не спились - и то слава Богу.
Старшая девочка - Лена - она сейчас в Николаеве работает на фирме по пошиву одежды - окончила училище, стала неплохим профессионалом. Мечтает замуж, но никто ей пока не встречается.
…Кое-кто говаривал, что все это я организовал, дабы на детях наживаться. Чтобы их эксплуатировать, чтобы государство деньги на них давало и так далее. В ответ у меня очень простое предложение: раз это так выгодно, берите детей и наживайтесь, кто же вам мешает?
То, что у нас семья священника, сдвигает границы. У Ани вообще довольно удивительная история: с 11 лет в нее влюблен один молодой человек, которому сейчас 21 год. И он все пять лет ждет, пока она вырастет, и еще готов три года ждать. И у них довольно нежные отношения.
Покурить, алкоголь - у нас нет какого-то особого запрета. Мои кровные дети - они курят. А младшие - я не против, если они выпьют глоток сухого вина. Не делаю секрета из того, что я за ужином могу водки выпить. Хотя с моей комплекцией мне это как слону комар. Короче говоря, я им особенно ничего и не запрещал, да и тяги к «запретным плодам», страсти к этому, я тоже не видел.
Современные политкорректные требования к детским домам семейного типа обязуют максимально давать возможность общаться с родственниками. Мы всегда были категорически против этого, но, слава Богу, у нас таких проблем не было - дети считали родителями нас и, как правило, никого видеть не хотели. Но был один детдом, который распался в значительной мере потому, что они считали: если есть дядя, то нужно, чтобы этот дядя с детьми общался. Дядя жил в шалаше в лесу за городом, а племянник время от времени к нему сбегал и с ним в шалаше пил.
У некоторых детей есть ностальгия, некий мифологизированный образ биологических родителей - никто из них не знает, кем был папа в действительности, но рассказывают мифы. У некоторых нет. Аня та же самая очень жестко относится к тому, что по статусу они сироты, им положены какие-то бесплатные билеты. Она не станет пользоваться никакими льготами
…Возьмем ли мы еще ребенка? Ни в коем случае. Тут не вопрос - хотим-не хотим, просто мы уже старые. Взять ребенка - это, по нашему опыту, нужно в два-три годика максимум. Вытянуть - это еще 20 лет. А двадцати лет у нас нет в запасе, это однозначно. Нам бы этих дотянуть нормально.
Думаю, если бы мы сейчас умерли, то младшие остались бы с нашими старшими детьми. Ну а в действительности по разному бывает, конечно. Немало детских домов семейного типа просто берут и прекращают свое существование. Первый детский дом, который был в области, там было 10 или 12 детей… родители просто сказали: мы устали. И детей - вновь по интернатам.
И не то чтобы их можно было винить. Я думаю, что отвечать мы можем только за себя и, как в Библии сказано, «се аз и чада моя яже ми дал еси». А сказать, почему другой так сделал - он сделал, как он сделал. То, что произошло со старшими мальчиками, не было каким-то заранее принятым решением: дожил до 18 лет - уходи. Хотя в детских домах семейного типа это довольно часто. Устраивать их в жизни - это, понятно, запасы сил, средств - они не безграничные. Если достаточно взрослый человек себя никак не хочет устроить, так что тут сделаешь? Просто в какой-то момент, когда ты уже сделал все, что мог сделать, ты понимаешь, что это уже не нужно никому - ни тебе, ни ему. А единственный шанс повзрослеть - это начать как-то самому плавать, а не чтобы каждый раз - папа его устроит на новую работу и вытащит из очередного отделения милиции.
Фото: Александр Гляделов
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ
О Человеке: Борис Херсонский и Алиса Струкова о протоиерее Михаиле ШполянскомПротоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ (1956-2014) – священник и писатель: Интервью | О Человеке | Статьи | Проза | Аудио .
«ТВОЙ О ГОСПОДЕ ДРУГ»
Памяти отца Михаила Шполянского
Нелегок труд сельского священника и, может быть лучшее лекарство от антиклерикализма – посещение сельских храмов, знакомство с бытом сельских приходов.
Мы могли познакомиться с отцом Михаилом очень давно, когда он, молодой, ищущий христианин проводил вечера в Одессе, в обществе таких же новообращенных, горящих молодых людей. Я сам бывал в этой компании, там были иконописцы, будущие священники и даже один будущий схиигумен и один будущий митрополит-раскольник. Там были монархисты, либералы, славянофилы и западники…, любители джаза и ненавистники всей современной музыки, экуменисты и изоляционисты. Все мы до поры были вместе. Мне кажется, что я однажды видел его. Или я обманываю себя «услужливым воспоминаньем»?
*
Нас свел Интернет. Живой журнал о. Михаила был доподлинно живым. Меня покорил его дар рассказчика (книги о. Михаила я прочел позднее). В свою очередь о. Михаил «зацепился» за одно мое стихотворение, посвященное Кинбурнской косе, месту, где о. Михаил часто проводил летние месяцы. Мы начали читать друг друга, потом вступили в переписку, потом много раз встречались.
Несколько раз о. Михаил был на наших с Людмилой поэтических вечерах, и вечера продолжались в тесном семейном общении – матушка Алла стала нашим другом…
Пасху 2013 года мы встретили у о. Михаила в Старой Богдановке. Мы никак не могли предположить, что следующая Пасха для батюшки будет предсмертной. Он встретил Христово Воскресение дома, задержался с госпитализацией еще на день, встретил свой последний день рождения в кругу своей огромной семьи. Через два дня он скончался.
*
В нем было столько жизни, что совершенно не верилось, что эта жизнь может вот так просто оборваться. А ведь когда батюшка был у нас в последний раз, он был тяжело болен и сказал, что жизнь его на исходе, сказал с такой широкой улыбкой, которая смягчила, если не уничтожила страшный смысл его слов.
*
Сказать, что мы полюбили его – не сказать ничего. Сказать, что эта потеря – невосполнима, значит сказать банальность. Мы были очень откровенны. Я знаю об о. Михаиле много. Я знаю о том, как о. Михаил и матушка Алла решились на трудное и благородное дело – воспитывать сирот, я знаком с несколькими приемными детьми этой семьи… Я знаю страшные истории этих детей — из книг о. Михаила и его устных рассказов. Я знаю, как он, молодой священник, получил назначение на отдаленный приход, как «поднял» церковь, как налаживал приходскую жизнь. Как вступил в тяжелый конфликт с епархией и вышел за штат… Как постепенно разрушалось то, что о. Михаил создавал. В первый день Пасхи мы с батюшкой, гуляя, прошли мимо церкви, которую он в свое время обустроил. На калитке висел амбарный замок. Батюшка рассказал, что священник здесь обслуживает три прихода и бывает наездами. Нелегок труд сельского священника и, может быть лучшее лекарство от антиклерикализма – посещение сельских храмов, знакомство с бытом сельских приходов. Служба в Храме Христа Спасителя – не эталон, на который могут равняться все.
*
Отец Михаил сразу попросил перейти на «ты», о том, чтобы поцеловать его благословляющую руку не было и речи. Ему не нравилось, когда я называл его «батюшка» или «отче». В конце концов, мы остановились на полушутливом обращении «отец Миша».
*
Когда мы говорим о разделении тела, души и духа, мы предполагаем, что что-то одно должно доминировать, определяя психический и религиозный склад человека. В о. Михаиле всего было много – и тела, и души, и Духа. Он был человеком легким для нас. Но я понимаю, что был он трудным для епархиального начальства – ну вот, к примеру, начал служить Литургии на Двунадесятые праздники ночью! Как на Пасху и Рождество. Да, этим он хотел уменьшить долю любопытных на богослужении — кто хочет посвятить яблочки на Преображение, пусть приходит днем, кто хочет помолиться и узреть Свет Преображения, пусть помолится в ночи…
Эти новшества были трудны для людей пожилых…
Но, думаю, что причиной доносов на батюшку была обычная человеческая зависть, которой так много в этом мире. Думаю, о. Михаил нес в своем сердце горечь, но нес ее с доброй улыбкой, которую я не забуду, пока жив.
***
Памяти отца Михаила
Сновиденья молитве сродни –
мы в ночи остаемся одни
без родни, без совета.
Вот, сейчас оставляют меня
все заботы и тяготы дня
Жизнь - плохая примета.
Сквозь сомненья пробьются едва…
покаянной молитвы слова.
Разве только страданье
нас возносит над пылью земной,
не весна - только плач за стеной,
только плач и рыданье.
Темный мир подземельный готов
встретить мертвого хором кротов,
слепотою личинок,
им, живущим во мраке, плевать,
кто ложится к ним век ночевать -
иерей или инок.
И душа понимает сама,
не сойти невозможно с ума
от такого соседства.
А под солнцем - цветенье садов,
похоть юных, блаженных годов,
прихоть светлого детства.
Там широкий реки разворот,
там, всеведущ и седобород,
Бог скорбит временами.
Хоть и знает - не так уж страшна
та преграда, ограда, стена,
что теперь между нами.
Не стена - только Лик на стене
нас способен утешить, зане
за порогом не больно.
Только жаль - золотые кресты
не помогут принять то, что Ты
претерпел добровольно.
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ
«ТВОЙ О ГОСПОДЕ ДРУГ» - памяти протоиерея Михаила Шполянского
Он смотрел на жизнь с доверием, интересом, нежностью. Такой взгляд меняет действительность, скучное становится смешным, досадное - веселым, и даже самое обыденное, незначительное - важным и значимым
Кому: Иерей Михаил Шполянский Тема: Ааа! Бааатюшка! 230 входящих. 236 отправленных. Три года. Две встречи. Одна дружба.
Только одна дружба. А сколько их было у отца Михаила - детей, чад, прихожан, друзей, крестников, кумовей, приятелей, знакомых, «френдов», читателей, почитателей. Всех и даже недоброжелателей он любил и хранил в своем большом добром сердце. О каждом помнил, думал, вникал в проблемы, выслушивал беседы и исповеди, читал письма и комментарии, и, прострадав, пережив все до предела, говорил доброе слово – не назидания или вразумления, а только лишь слово дружбы. Но слово это было весом с любовь! Как это возможно – непонятно! Где взять силы не только вырастить своих троих, но и одиннадцать…тоже своих. Как писал батюшка: «мы родили троих, а других детей Господь нам давал другим путем». Матушка Алла всю жизнь была не просто помощницей отца Михаила, она была частью его, жизнью, душою, музой и героиней - трепетной, нежной художницей с сильным и мужественным сердцем - матушкой Гелендухой… Их отношения – образ подлинной супружеской любви, когда каждый, не теряя собственной личности, растворяется – умирает и оживет в другом.
В 34 года отец Михаил принял священный сан и получил назначение на приход в селе Старая Богдановка, которому он отдал много лет служения. Он поднимал храм, переселившись в село вместе с семьей из Николаева, строил дом, сажал сад, растил детей. А потом возникли неприятности, о которых не хочется говорить сейчас. Отец Михаил вынужден был уйти за штат. Но приход его только вырос: батюшка стал писать, причем так, что от каждой его книжки загорались огоньки веры и радости в тысячах сердец.
Как говорят физики-оптики - все зависит от угла зрения. Отец Михаил Шполянский смотрел на жизнь с доверием, интересом, нежностью. И такой взгляд меняет действительность, скучное становится смешным, досадное - веселым, и даже самое обыденное, незначительное - важным и значимым. Отец Михаил присматривал за такой многотрудной, многосложной жизнью, но в то же время много- интересной, красочной, яркой, веселой, полной - с любовью, как отец за детьми, а потом записывал, сочинял. “С какого-то момента я понял, что опыт нужно передавать не благочестивыми поучениями, а самой жизнью, - говорил мне батюшка в интервью, - И уже несколько лет все, что я пишу, - это небольшие истории, как правило, из собственной жизни, не всегда умные, но почти всегда веселые. И так уж сложилось, что состоит она из каких-то дурацких - ну ладно, скажем политкорректно - забавных ситуаций. И они, несмотря на свою курьезность, меня многому научили. В основном об этом я и пишу в своих книгах серии «Мой анабасис».
Как пояснял батюшка в изданиях своих книг, «Анабасис» - в переводе с греческого означает «восхождение и спуск», а в литературе нередко употреблялось в юмористическом ключе как синоним похождений и приключений, например «Будийовицкий анабасис Швейка». Вся жизнь отца Михаила была сложной дорогой спусков и восхождений, о которых мы знаем из откровенных, искренних, смешных и остроумных рассказов, повестей, сценариев кинофильмов. Да-да, кинофильмов, правда, в большинстве случаев, продюсеры не могли оценить их потенциал. Почти все – триллеры, с невероятно сложно закрученным сюжетом, непредсказуемыми поворотами, абсолютно парадоксальным финалом и каждый раз – с глубоким духовным смыслом, выраженным не прямой нотацией, а символом, образом.
Как легко он владел языком, языком Пушкина, которого очень любил. Как был остроумен, всегда самокритичен и антипафосен. Например, на вопрос что вас привело к сочинительству, он отвечал: “Фантастика и лень (смеется). По отдельности. Фантастику я с детства читал тоннами и, видимо, так навык к книжной жизни. Потом уже было другое чтение, самое важное для меня, — Пушкин, ну и не только он, конечно. А позже, уже в священническом служении, стало лень каждому вновь приходящему все время повторять одно и то же. Стал что-то записывать, а потом с удовольствием говорил: «А вы вот это прочитайте, а потом приходите, поговорим». Так и начал писать…”
Я помню тот день. 24 января 2011 года. В церковной книжной лавке купила первый “Анабасис” в мягком переплете. Поморщилась от обложки не самого высокого вкуса, посмотрела на улыбающееся лицо автора, вспомнила, что друзья мне говорили: “Это надо читать!”. Купила, села, открыла книгу, прочитала, закрыла. Час или полтора радости, восторга, удивления, узнавания, счастья от полного совпадения пролетели как мгновение. В этот день я обрела друга. Открыла ЖЖ отца Михаила: фотографии радостного празднования Рождества с близкими друзьями и детская песенка:
Черепаха - аха-аха
У воді сиділа-діла.
Черепаха - аха-аха
Свої ніжки мила-ила…
Сейчас нашла этот пост… точку начала, в которой навсегда запечатлелся образ друга, жизнерадостного, честного и такого открытого, почти детского отца Михаила. Я тут же отыскала адрес батюшки, написала ему, сразу же ответил, разделив мою радость о счастье взаимопонимания и похожести. А потом попросил помочь вычитать новые «Анабасисы». Я призналачь, что плохой редактор и с радостью взялась за работу. Завертелась деловая, творческая и дружеская переписка. Это было счастье совместного труда и общения! С каждым днем все открытее и откровеннее. «Алиса, Аля, Алечка» - как я радовалась новому письму, тексту, заданию. Четвертый «Анабасис» вышел под названием «Средний Спасатель», а пятый, кажется, до сих пор не издан.
…Анабасис: удачи-провалы, находки-потери, горе-радости - просто жизнь, полная абсудра и самых невероятных коллизий, а, как свидетельствовал батюшка: “абсурдные явления жизни - убедительное доказательство существования Бога и Высших планов бытия”.
Сегодня отец Михаил взошел на вершину своего Анабасиса. В мире, в окружении семьи он ушел в пространство жизни вечной.
Он ушел, а нам тут так больно! Невозможно понять, принять. «Ааааааааа! Батюшкаааааа! Неужели никогда больше увижу в почте конвертик с твоим именем?! Неужели ты никогда больше не обнимешь меня по-отцовски, как тогда, когда я уезжала с Кинбурнской косы, пережив невыносимое известие о гибели мужа?! Ведь только рядом с тобой я могла пережить пронзающий нож этой вести! Неужети никогда не увижу тебя?! Ты так звал меня в гости, а я все собиралась… Прости меня, дорогой батюшка! Прости! И я, и мои дети, друзья – мы очень любим тебя! А любовь никогда не умирает!».
Сижу, плачу, молюсь, перечитываю нашу переписку и вдруг:
«Здравствуй, Алечка! Ну что поделаешь, то, что нам послано - уметь принять, хотя и просто замерев и оглохнув, но все же – принять, это и есть отношения с ОТЦОМ. Полнота любви есть полнота доверия.
Прости за банальность этих слов, но ведь действительно иного не скажешь. И банальность не перестает от своей избитости быть правдой.
Все пройдет и все будет, потому что есть и будет с нами Спаситель! Ну, дождемся, что делать? А пока дадим ту каплю добра, любви и опыта, на которые способны, тем, кто нам вручен – их охранять и любить.
Твой о Господе друг иер. М.”.
Ей, гряди, Господи Иисусе!
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ
Протоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ: статьиПротоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ (1956-2014) – священник и писатель: Интервью | О Человеке | Статьи | Проза | Аудио .
«ЗА ЧТО ОСУДИШЬ – В ТО САМ И ВПАДЕШЬ»
С самого начала моей церковной жизни я старательно кого-либо осуждал. Идеи, явления, предметы, личностей, сообщества, народы.
Я осуждал католицизм за неправославие;
Я осуждал красный цвет, за то, что его любят коммунисты;
Я осуждал гвоздики за то, что это «цветок революции»;
Я осуждал священников за короткие бородки;
Я осуждал писателей за то, что пишут «недуховные» книги;
Я осуждал американцев за парадные улыбки;
Я осуждал демократию за то, что она не монархия, монархию за несвободу , свободу за неиерархичность, иерархию за недемократичность.
Еtc, etc, etc…
И каждый раз Господь упорно разрушал мои построения. Он никак не давал мне спуску. Только стоило мне в чем либо - кроме как в Нем Самом - утвердиться как в точке своей правоты, как тут же то разрушалось.
Один священник как-то рассказал мне историю из своего детства. Послали его с бидончиком в магазин за молоком. Купил он молоко, и побежал домой. День весенний теплый, солнечный, бежится легко, весело, и сам себя со стороны видишь: вот какой ловкий мальчик бежит, красиво так через лужи перепрыгивает. Очень сам себе нравился. А тут очередная лужа, поболее и поглубже других, прыгнул, но поскользнулся – и буквально носом в средину лужи. И бидончик рядом в молоке плавает. «Вот так – завершил рассказ о. Сергий – потщеславился – сразу «ударил лицом в грязь». Буквально. На всю жизнь запомнил вразумление Господне».
Так и меня вразумлял Господь. Только мне понадобилось гораздо более времени, чтобы понять и запомнить. Иногда это происходило в результате развития обстоятельств, иногда внезапным событием. Зачастую комичным. А иногда – промыслительно опережало будущие искушения.
Как-то, уже будучи иереем, я заметил за собой, что очень раздражаюсь на людей, которые во время богослужения (особенно в ключевые его моменты) ходят по храму, заходят, выходят. И в какой-то момент вдруг я вспомнил: первое время после крещения и воцерковления нашей семьи, когда мы ходили по субботам на вечернее богослужение, то отстоять нам всю службу не получалось – малыши, дорога домой. А когда можно уходить - мы никогда толком определить не могли. Наконец, я зафиксировал для себя элемент службы, который был уже близок к окончанию, и который был для меня узнаваем. И каждый раз, когда начиналось знакомое песнопение, я давал знак, мы начинали собирать детей, вещи, и покидали храм. Это было – пение «Честнейшей» после восьмой песни канона утрени – одно из немногих мест богослужения, (наряду с шестопсалмием и полиелеем), которое традиционно требовало максимального внимания и молитвенной собранности прихожан. И за все время никто не сделал нам замечания! – хотя представляю, как мы мешали и соблазняли окружающих. Естественно, это воспоминание через годы подействовало на мое горячное раздражение как холодный отрезвляющий душ.
Как-то на приходе я произнес горячую проповедь против американцев и насаждаемого ими по всему миру образа жизни. Через неделю, на следующую воскресную службу, к нам, на сельский приход, каким то невероятным образом попала чета пожилых американцев, путешествующих с переводчиком по Украине. Это были милейшие люди, общение с которыми умилило и порадовало.
Бывало, что даже при «объективной» негативности явления, если я начинал осуждать, Господь конкретными ситуациями и индивидуальными встречами показывал мне: нельзя, не смей, суд тебе не принадлежит.
Злобно осуждал коммунистов и КГБ-шников. В 90-х годах бывшая работница районного партаппарата (из тех, кто всегда тащили на себе основную практическую работу), а ныне райисполкома, Галина Павловна Чмелева, оказалась нашим «ангелом-хранителем» при райадминстрации: её бескорыстные внимание и забота поддерживала и выручала наш приход как в повседневной жизни, так и в самые трудные минуты. Одним из самых уважаемых мною за глубокую порядочность, прямоту и честность, самоотверженность и стойкость, оказался полковник, всю жизнь проработавший в системе КГБ-СБУ.
Я осуждал о. Александра Шмемана и даже А.И. Солженицына за то, что их дети не стали православными священниками! Мои сыновья также не пошли по этому пути.
Не раз мне приходилось убедиться, что осуждение – это чаще всего – «лукавство лукавого», что поводом к нему явилось нечто, то ли вообще не существующее, то ли неверно нами понятое. Подозрительность в отношениях с ближними, доверчивость к дурным наветам и предположениям – излюбленное оружие врага. И как часто попадаемся мы на этот крючок!
А нередко прямым результатом осуждения было, что я так или иначе повторял то, за что осуждал. Иногда это была действительно некая немощь – по классическому принципу «За что осудишь – в то сам и впадешь». Иногда же, напротив, со временем я понимал, что то, что раньше осуждал как «неправославное», «апостасийное» и пр. и есть подлинное, живое, евангельское православие. Но, как бы там ни было, не давал мне Господь «почивать на лаврах» своей «правоты» и «духовности».
Об одном из случаев такого вразумления расскажу ниже.
Случилось мне как-то весной 2003 года прочитать где-то, что среди европейских народов наиболее нерелигиозные два: голландцы и чехи. Ну, голландцы «и прочие шведы» далеко, а чехи вроде бы тут, рядом; из одного «лагеря» выбрались. И они вот, оказывается — безрелигиозные. Плохие чехи. Да что мне? – «зачем, скажите, вам чужие палестины?» Но вот, оказались, нужны – чтобы осуждать азартно. Сам к этому почему-то мыслями возвращался не раз, с кем-то своим возмущением еще и делился – «Ах, такие-растакие, чехи! Бездуховные, неправильные».
Реакция не замедлила себя ждать. Май 2003. Звонит мне вечером друг, директор Николаевского зоопарка, Володя Топчий. «Отец Михаил, у нас тут группа биологов, едем завтра на несколько дней на Кинбурн, они хотят осмотреть гнездовья птиц. Не поедешь ли с нами?» Конечно, я согласился – ближайшие дни у меня были свободны.
Утром за мной заехали. Познакомились. Биологами оказались чехи, руководители и научные сотрудники зоопарков Брно и Вышков: Богумил, Йозеф, Карел, Юрий.
Часа через три мы прибыли на место. Разместились в поместье Толи Дюмина на лиманной стороне косы. И с этого же дня начались поездки по косе. Перемещались мы на дюминской же машине – вдевятером в маленьком трехдверном джипе «Исузу». Весело было, особенно процедура погрузки-разгрузки: «Ногу, ногу отдайте! Эй, а чья это голова у меня под мышкой?» Чехи, водитель Дюмина, директор ландшафтного парка «Кинбурнская коса» Зиновий Иосифович Петрович, Володя Топчий и его зам. по зоопарку Юра. И я.
Озера и солончаки с гнездовьями птиц: ходулочник, шилоклювка, кулик-сорока. Морской берег, за полосой прибоя выброшенные недавним штормом мидии – свежие и вкусные. Оконечность косы – быстрый поток воды уходит к горизонту двумя несмешивающимися полосами разного цвета, разделенными пенным буруном: справа темная днепровская, слева прозрачная морская. У самого берега можно стоять по колено в воде , и черпать ладонями с одной стороны желтоватую пресную речную воду, с другой – изумрудно-зеленую соленую морскую.
<…>
Эти дни остались в моей памяти как одно из самое светлых воспоминаний последних лет, если не всей жизни. Чехи оказались необыкновенно милыми людьми – интересными, адекватными, добрыми, очень живыми и веселыми. Они все вполне прилично говорили по-русски – плоды образования времен «социалистического лагеря», а самый старший из них (лет пятидесяти), Богумил, к тому же долго жил в Союзе, работал биологом на Сахалине. Так что общение было полноценным. Да и чешский язык, против моих представлений, оказался близок русскому; общие славянские корни помогали взаимопониманию. Беседы с ними были не праздными, но, напротив, часто содержательными, серьезными.
А еще наши гости прекрасно пели чешские народные песни. Меня это поразило – у нас кроме «Ты ж мэнэ пидманеула…» да невразумительных фрагментов еще нескольких популярных песен, при застолье пения не получается; никто толком не знает ни слов, ни мелодии. Чехи же, люди городские, далеко не песенных профессий, не являющиеся спевшейся группой (вместе пересекались они не часто), знали нескончаемое количество песен, сложных, многоголосых, мелодичных. Как-то вечером они устроили нам настоящий концерт, длившийся часа полтора. Откуда такое чудо? – не знаю.
А религиозность чехов? Доброта, любовь, самоотверженность в труде – ведь, по выражению Богумила, «в зоопарках работают только идиоты, мизерная зарплата при избытке обязанностей и ответственности». Мало ли этого? А вера, спросите? А кто судия – в чем эта вера, есть ли она и какова? Через несколько дней чехи уезжали на родину, и перед отъездом приехали ко мне. На воскресную службу. Приехали специально, и всю службу выстояли, даже Богумил с его больными ногами (застудил на Сахалине, в наших походах он больше сидел и ждал). Только Карел, хотя и простоял неподвижно все это время, но – за дверями. И объяснил такое свое решение очень убедительно: «Я думаю, будет нечестным по отношении к Богу (!), если я тут пойду в церковь - при том, что дома никогда не хожу. Вот вернусь, попробую пойти у нас на службу».
Мы расстались. Больше никого из них я не видел, кроме Богумила. Через год тот еще раз приезжал в Николаев, в зоопарк. И привез от всей братии мне подарок – здоровенную бутылку сливовицы.
Вот так.
«Не судите, да не судими будете»… Когда же наконец мы это запомним?
Очерк опубликован с небольшими сокращениями
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ
Протоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ: прозаПротоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ (1956-2014) – священник и писатель: Интервью | О Человеке | Статьи | Проза | Аудио .
ОНА СИНЯЯ И СВЕТИТСЯ
Темнеют лепестки,
И опадают… Скрипка
Взметает звук, летит,
И комкает глотки
У горла.
Зовет и мстит. Но зыбко
И тягостно желтеет
Живая жизнь вокруг.
Растет и зреет,
Напрягаясь вдруг
Исступленно и жадно…
Здесь воздух так упруг,
И так застыл нарядно.
Уже несколько лет моя супруга все воздыхает об электрических гирляндах из белых лампочек. Таких, какими часто украшают деревья на улицах. Многоцветные её не воодушевляют: «Что-то мне эти разноцветные гирлянды разонравились, слишком мельтешат, слишком пестрые».
Так вот, за несколько дней до Нового года, ехали мы вечером по городу. Возле здания «Нибулона» мощные стволы старых деревьев украшены белыми гирляндами. Против обычая, когда светящиеся нити просто развешивают по веткам, здесь ими плотно обмотали стволы и самые толстые ветви.
Алла восхищается - «Как красиво!»; мне же шеренга светящихся деревьев живо напомнила гигантских кальмаров, перевернутых вверх щупальцами. А кальмаров я люблю - в смысле пищевом. Так что в точности по Бидструпу (серия, где некий толстяк, насмотревшись в музее на натюрморты, бросился в ресторан) по дороге заехали в супермаркет и купили тушку кальмара. Впрочем, рассказ не об этом.
Итак, иллюминация на городских улицах. В тот вечер, после осмотра «электрических кальмаров», выехали мы на Варваровский мост. В пролетах между фонарными столбами натянуты линии гирлянд интенсивно синего цвета. Тоже смотрится здорово. И Алле понравилось - красиво!
На следующий день устанавливаем дома елку. Вернее, две - в обоих гостиных. А вот гирлянда оказалась одна (из бывших четырёх); в нашей большой семье и не такие «мелочи» рассасываются таинственным образом - кто знает, что где может сгодиться. Причем сохранившаяся гирлянда — самого простецкого вида, из разноцветных лампочек.
Естественно, тут же поставлена задача: до Нового года необходимо срочно купить гирлянду, хотя бы одну.
Еду в город, в супермаркет, покупаю продукты. В «новогоднем» отделе еще несколько дней назад были гирлянды. Сегодня - уже нет ни одной. Продано. В расположенном рядом магазине игрушек выбор электрогирлянд скуден: только разноцветные, а нам это не подходит. Но что за елка без гирлянды? Едем в центр, к расположенному на главной пешеходной улице Советской магазину «Детский мир».
Подъехать сложно - машины еле протискиваются в обоих направлениях, ползут со скоростью черепахи. А вот припарковаться уже - никак. Но вот, вдруг, за квартал от Советской у тротуара освобождается наклонная полоска для парковки. Я, опередив конкурентов, занимаю место. В магазин посылаю дочку, Дашу. Напутствую: «Покупай гирлянду белую или, в крайнем случае, синюю: маме только такие нравятся. Как купишь и будешь выходить, звони: я подъеду, и подхвачу тебя прямо посредине Советской».
Отправилась. Минут через пятнадцать звонок:
«Гирлянды нашла. Белых нет, только цветные. Правда, есть и одна синяя, но стоит гораздо дороже цветных».
- Покупай синюю, маме цветные не нравятся.
- Хорошо, плачу. Через несколько минут выйду.
Я, включив «аварийку», начинаю задом выбираться со стоянки, приостанавливая ряд ползущих автомобилей. Встраиваюсь в ряд, двигаюсь к Советской. Еще на расстоянии полуквартала вижу: Даши нет. Еще более замедляю движение. Позади меня образовывается затор: встречные машины практически остановились.
Я м-е-е-е-дленно выползаю на средину Советской. Даши все нет. Причем не только на условленном месте, но и на всем протяжении пути от дверей магазина до проезжей части. Также м-е-е- е-длененносдаю вправо и, в попытке освободить проезжую часть, выезжаю на средину пешеходной.
Не представляю, что подумал водитель двигавшегося сзади лимузина в полквартала длиной, но он зачем-то повернул за мной и… встал наискосок, перекрыв как центральную часть пешеходной зоны, так и проезжую часть. Тут уж не выдержали водители автомобилей, улицу огласили нервные гудки и крики. На два квартала вперед и назад образовалась пробка. А Даши все не видно. Я лихорадочно набираю номер мобильника.
- ДАША!!!! Ты где?!! Ты посмотри, что тут творится!!!!!!!!
- ПАПА!!! Гирлянда оказалась неработающей! Продавец нашел другую, сейчас проверяет! Через пару минут я буду!!!!
Иногда и пара минут кажется вечностью. Особенно, если в эти минуты на тебя наезжает лошадь.
Да, к моему ужасу справа на меня надвигалась телега, запряженная парой разукрашенных лошадей. Вообще-то та телега называлась каретой, и, несмотря на траурную черно-красную раскраску, предназначалась для увеселительных катаний по улице Советской. Лошади были того возраста, в котором жизнь не дорога, терять нечего, и напоминали персонажей знаменитой гравюры Доре.
В последний момент возница натянул поводья. Однако лошади, рефлексы которых вырабатывались во времена коллективизации, внимания на то не обратили. Они попытались обогнуть мой «Туксон»: одна спереди, а другая - сзади. Впрочем, сбруя это быстро усреднила. В результате в окна, ощеря желтые зубы и капая слюной, дружно уперлись две лошадиные морды.
Я закрыл глаза, ожидая треска разбиваемого дышлом стекла. Но ничего страшного не произошло. Гужевой Харон справился со своими клячами, и, сдав назад, обогнул «Туксон» спереди. А тут в дверях «Детского мира» показалась и Даша - кризис миновал. Через минуту я, выключив аварийку, выворачивал влево, и, словно ни в чем не бывало, выбирался из автомобильной толкучки.
Вскоре мы были дома. Я тут же распорядился развесить гирлянду и, держа в руке штепсель, приготовился к торжественному включению «сюрприза». Алла заинтересованно смотрела на происходящее.
- Раз, два, три, елка - гори!
По елке побежали темно-синие огоньки, замерцали серпантинами дорожек и струйками водопада. Я гордо оглянулся.
Лицо Аллы выражало некоторое недоумение и разочарование, которое она малоуспешно пыталась скрыть.
- Синяя…. А что, других гирлянд уже не было? Разноцветные такие веселые….
Немая сцена.
С тех пор, проезжая через украшенный синими гирляндами Варваровский мост, мы с Аллой переглядываемся и улыбаемся, а то и дружно смеемся.
А время от времени она сообщает мне: «Знаешь, а мне синяя гирлянда все больше нравится… сегодня она была такого красивого салатового цвета…»
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ
|
|
|
Карта сайта
